А несколько веков назад дышать здесь можно было только ртом: коньком промышленников французского городка Грас, расположенного неподалеку от Канн, была выделка кожи. Из-за чего тут стоял такой смрад, что (в конце концов стало ясно: без отдушки не обойтись. Так началась история розы центифолии, или майской розы, которая, пропитав своим ароматом воздух, добралась сначала до перчаток(и лишь потом до шей(и запястий. (В XVII веке в Грасе начался парфюмерный бум, а в середине( XIX заявило о себе семейство Мюль, праправнуки которого в 1987 году подписали контракт с Chanel об эксклюзивном использовании их плантаций розы и жасмина в № 5. «Я просто не хотел ничего менять, – делится со мной Жак Польж, парфюмер Chanel, который лично выбирает все компоненты, входящие в состав аромата: пачули из Индонезии, иланг-иланг с Коморских островов и, наконец, жасмин и розу отсюда, из Граса. – В начале XX века Грас был единственным местом в мире, где выращивали центифолию, и именно ее выбрали для № 5 Коко Шанель и парфюмер Эрнест Бо. Мне нужно быть уверенным, что я буду получать эти цветы каждый год». И Жак их получает регулярно, потому что урожаи в Грасе созревают очень «ожидаемо». Майская роза – в мае. Жасмин – в сентябре.

Всегда. И, как всегда, работа сегодня начинается в восемь утра, пока солнце не повредило хрупкие лепестки. Но зачем в такую рань вставать человеку, поставившему вторую подпись на судьбоносном контракте, владельцу плантаций Жозефу Мюлю?

«Надо же контролировать эти полсотни человек, – смеется он. – Здесь ничего не изменилось с момента самого первого появления в этих местах Коко Шанель. Розы мы по-прежнему собираем вручную». Оторвавшись наконец от благоухающих бутонов, задумываюсь: если одна моя подруга, телеведущая, сбегает из мегаполиса (на Бали, другая, преподаватель английского, отшельничает на Гоа, то где, как не здесь, забыться от суеты мне, служительнице глянца? «А что, если я к вам, тоже розы собирать... Возьмете?» «Ничего проще, – не показывает удивления Жозеф.

– Получайте разрешение на работу, приезжайте, снимайте жилье – и жду вас здесь каждое утро пять раз в неделю. Рабочий день – семь часов». А какие требования?

«Высокая производительность труда». Вскоре понимаю, что шансы мои невелики: встав в строй со сборщицами цветов, одетых, несмотря на жару, в платья с длинными рукавами, в широкополых панамах и резиновых перчатках, плетусь в самом хвосте. Ну это же просто комбайны! Семь килограммов бутонов в час! Точка отрыва – у самого основания бутона.

Причем рвать нужно не все цветы подряд, а лишь те, что только-только раскрылись (вывернувшиеся бракуют, закрытые оставляют на завтра). Отламывать бутон у розы – словно голову кукле отворачивать, но, не желая приходить к финишу последней, абстрагируюсь, как хирург, и отворачиваю. Набив бутонами карман большого фартука, ловкие женщины затем ссыпают их в мешки, которые немедленно забирает трактор и увозит в цех переработки, находящийся в считаных минутах езды.

Дальше расположить его было нельзя: всего через 1,5–2 часа розы растеряют все свои свойства и лишат духи нысыщенности. Хотя когда спустя три недели из моего блокнота выпал засушенный на память цветок центифолии, язык не повернулся назвать его гербарием: роза все еще пахла розой.